Нигилий - Страница 18


К оглавлению

18

Она задумалась.

— А потом… когда кончится эта скачка безумия? Тогда на земле будут лежать миллиарды листков, как умирающие чайки. Никто из тех, кому они так дорого дались, не сменяет на них и пуговицы от панталон. Ветер подует, наметет горы этих ненужных тряпок, и потопит в мирском море бумажные тучи… Потом погоня за призраками… Все остается в прошлом… скачка в пустоту…


* * *

Фантазия Нагеля не рисовала слишком ярких картин. Ночь обнародования первого известия была похожа на пляску безумия. Ничем не прикрытая алчность, погоня за сенсацией, тщеславие и трепетный страх всех народов перед повторением катастрофы, подобной только что пережитой, создавали благоприятную почву для всяких безумств. За пережитые годы, полные борьбы, Нагель привык ко всему, но, при всей своей предусмотрительности, он забывал одно…

В час ночи всему миру было дано радиосообщение. Раньше двух часов, по человеческим расчетам, не могла появиться первая газета. В течение этого часа печать всего мира мчалась в стремительном беге, безумствовали газетные магнаты и редакторы, нетерпеливо выжидала толпа в домах и на улицах. И все же вышло иначе. Не прошло и пятнадцати минут после принятия известия, как в людские толпы ворвался какой-то ураган. Бешено мчались автомобили, светящиеся аэропланы прорезали мрак, раздавались крики, свистки, визги, высоко поднимались руки… дождь экстренных выпусков падал на землю и на ночном небе появились гигантские, огненные буквы: «GASETTE DE PARIS» — «Первый опыт доктора Верндта — первое сообщение».

Весь этот шабаш ведьм, который описывал доктор Нагель, бешено мчался по земному шару и быстрее гнал кровь в артериях самых хладнокровных людей. На одно мгновение остановилось дыхание всего мира.

Несколькими часами позднее узнали, что это сообщение было чистейшим вымыслом, подготовленным за много часов. Когда же появилось настоящее сообщение, то его встретили удивленными вопросительными взглядами. Потом новый вихрь заставил позабыть разочарование. Издатель маленькой французской газеты в тиши потирал себе руки. Его обман принес ему миллиарды.

В течение недель продолжалось волнение человечества. Комментарии, статьи, книги знаменитейших ученых, лекторы и поэты разрывали новинку первого опыта на блестящие кусочки, раздували факты, точно воздушные шары, кормились возле славы исследователя. И все же тайна была по-прежнему покрыта мраком и только стала предметом самых яростных распрей.

VII

Сам Верндт молчал. Инженера мало заботили результаты его сообщения. Он отмечал только суждения значительнейших людей, о которых ему ежедневно сообщала Мабель. Для всего остального мира он стал невидим и недоступен. Целыми днями сидел он, запершись в своей индусской комнате, делал заметки и вычисления. Ел он за своим письменным столом торопливо, молча, погруженный в мысли. На десятый день он позвал Нагеля.

Взгляд Верндта был ясен, лицо оживлено. Он подал своему адъютанту руку.

— Вы, ведь, хорошо знаете меня, дорогой Нагель, по нашей совместной работе для спасения Германии, Надеюсь, я не должен извиняться за свое продолжительное молчание.

— Можно войти? — послышалось за дверью. Из-за занавеси показалась очаровательная головка Мабель.

Верндт встал навстречу, протянув ей руки.

— Вы начинали нас беспокоить, уважаемый учитель. Но я вижу по вашему взгляду, что…

— …что я подвинулся вперед, да! Мрак медленно рассеивается. Совершенно ясные явления говорят, что мы на правильном пути. — А где Думаску?

— Он был болен. Я хотел вам доложить, но не решался вас беспокоить. Первые дни после нашего опыта он был нервнее обычного. Я приписывал это пережитому волнению. Но я нашел его совершенно обессиленным, когда пришел к нему по делу на третий день. Он полулежал в кресле, как мертвый, с открытым ртом и свисающими по обе стороны руками. Только грудь его поднималась неровными, конвульсивными толчками. Глаза его страшно закатывались, так что из-за полуопущенных век неприятно виднелись белки. Я сейчас же послал за доктором…

— Одну минуту! — торопливо прервал его Верндт. — Вы наверно помните, что глаза его были белые?

— Тогда еще, да! Но его состояние уже изменилось, когда я пришел с врачом. Вместо голубой радужной оболочки на белом глазном яблоке, таращился вокруг зрачка огненно-красный ободок на ярко-желтом фоне.

Верндт сделал себе короткую пометку.

— Он производил жуткое впечатление. Европеец-врач, очевидно, растерялся. Он заявил, что это неизвестная еще до сих пор болезнь и что она должна стоять в связи с метеором.

— Правильно! — кивнул головой Верндт, — пожалуйста, продолжайте.

— Мы дали ему полный покой. Часов в двенадцать ночи раздался его крик, потом снова наступила тишина. Потом опять послышался его голос. Он был в бреду. Врач дежурил возле его кровати. На следующее утро он был заметно бодрее. Неприятная краснота глаз побледнела. Он потребовал книг. С невероятной быстротой поглощал их содержание, потом бросал в сторону драгоценные тома. Он с отвратительной жадностью, точно животное, поглощал еду, которую мы ему приносили. Находился в состоянии дикого, невероятного раздражения. Знаменитый немецкий окулист, доктор Хейлзам, к которому мы обратились за советом по радиофону, сказал, что, по его мнению, больной получил повреждение во время опыта с метеором. Ему кажется, что это результаты излучений метеора, которым Думаску подвергся вследствие повреждения своих глазных стекол или какой-либо неосторожности. Он заявил, что мы должны быть готовы к тяжелой болезни. Я тем более удивился, когда больной пришел ко мне на следующий день рано утром. Сюда, в этот дом. Я нашел, что его тон и манеры очень изменились. Вообще же он был совершенно здоров. Его первым вопросом было, прежде, чем я успел с ним поздороваться: — Господин доктор, как попал я в Бенарес?

18